РУССКИЕ В ДОПЕТРОВСКУЮ ЭПОХУ | Наука и жизнь
Поэтический, образный диалог с окружающим миром – яркая черта русского характера. При таком восприятии мир полон красок, полнозвучен, объемен. В XVII веке это живое образное сознание существовало в ареоле сказок, легенд, былин, сказаний, которые мощно его питали, поддерживая в нем древние пласты. Своей поэзией этот коренной фольклор преобразовывал быт, наполненный каждодневными делами.
XVII столетие – рубеж, когда можно говорить о тысячелетней русской истории, если включить в нее восточных славян, от которых, собственно, и произошли русские. Славянские племена пришли в Восточную Европу примерно в VI веке нашей эры из Западной Европы, неся в себе мощный жизненный потенциал. Впереди у них – яркая и суровая история создания государства и превращения его в могучую империю.
Восточные славяне жили еще родами, в полной гармонии с окружавшим их живым и одушевленным для них миром природы.
Поклонялись языческим богам, от воли которых, как считалось, зависел установленный на Земле порядок, почитали души предков, будучи уверенными, что души эти влияют на их жизнь. В X веке на языческое сознание наложилось христианство, к тому времени просуществовавшее в мире практически уже 1000 лет.
Христианство открыло человечеству принципиально новую дорогу. Взамен языческой картины мира, где человек был слепой игрушкой судьбы и воли богов, предлагалась иная. Христианство учило: жизнь вечна, и от того, как человек проведет свой временный, земной, срок, зависит его будущая жизнь – вечная. То был шаг к самоосознанию личности, человек наделялся свободой воли и, делая тот или иной выбор, нес ответственность за свою посмертную судьбу.
Решение принять на Руси христианство – оно было продиктовано в первую очередь государственными интересами – принадлежало князю и его советникам. Однако народное сознание явно не поспевало за государственными интересами. На русской равнине христианство приживалось трудно, в “глубинке” еще долго сохранялся родовой порядок, а языческий пласт так и не был вытеснен новой религией.
Более чем два столетия прошли затем для Руси под игом Золотой Орды, став великим испытанием для русского характера. Наиболее пагубным было состояние раздвоенного сознания: на одном полюсе – православная духовность, на другом – жестокий земной владыка в Орде, диктующий свою волю и на которого поневоле ориентировались его русские подданные. Потом были годы кровавых экспериментов грозного царя и великая смута, снова подвергшие Русь жесточайшим испытаниям.
Между тем в те же столетия Европа сделала громадный шаг на пути познания человеком мироздания и своего места в нем. Период Ренессанса, давшего мощный импульс научному прогрессу, породил идеи нового времени, еще более раскрепостившие человека.
Научные открытия, которыми богато то время, подвели человечество к величайшей утопии, утверждавшей, что сам человек способен построить на Земле новый Золотой век. Идеи эпохи Просвещения – это и есть поиски конкретных путей к заветной цели.
Русский человек XVII века, московит, православный христианин, живет вне этих эволюционных достижений. Уже забыты языческие боги, позади годы постыдной зависимости от Золотой Орды, стираются из памяти кровавые следы правления Ивана Грозного и потрясения Смутного времени. А на пороге – уже новая ломка представлений о мире и месте в нем человека: впереди петровские перестройки и наследовавшие им просвещенческие реформы, плодами которых – и добрыми, и недобрыми – живем мы еще и сегодня.
XVII столетие – одна из своеобразных точек равновесия в русской истории: тяжелые испытания остались в прошлом, новое еще только грядет. Позже многие исследователи будут убеждены, что в следующем, XVIII, веке Россия изменила своему исконному пути. Но век XVII – еще очень русский век.
КАКИМ ЖЕ БЫЛ СОВРЕМЕННИК ТОГО “ОЧЕНЬ РУССКОГО” ВРЕМЕНИ?
Исчерпывающий ответ на этот вопрос потребовал бы фундаментального исследования. В данной статье предлагается достаточно схематичный и, вероятно, полемичный подход к этой проблеме.
Со стороны всегда виднее. Поэтому наиболее интересны свидетельства иностранных гостей, побывавших на Руси в ту пору. “Мужчины вообще рослы, сильны и привычны ко всем трудам и переменам воздушным”. “Москвитяне среднего роста, плечисты и весьма сильны, у них голубые глаза, длинные бороды, короткие ноги, длинные туловища…” “По своей фигуре это большей частью крупные, полные люди с рослым телом и широкими плечами… Лица у них крупные, сверху и внизу имеют сильную растительность, которую отпускают с юности…”
Что же касается женщин, то “таковые с лица столь прекрасны, что превосходят многие нации”. Однако “они не удовлетворяются естественной красотой, и каждый день они красятся; и эта привычка обратилась у них в добродетель и обязанность.
Они стройны телом и высоки”. О том, что у русских женщин “во всеобщем употреблении притиранья и румяна”, писали многие иностранцы, порою наивно полагая, что это делается, “дабы скрыть природные недостатки.
На Руси не считается за бесчестие белиться и румяниться, напротив, мужья охотно делают издержки на сию прихоть жен своих”.
Одежда россиян настолько отличалась от европейского платья, что чужеземные гости непременно обращали на нее внимание. В длинных, свисавших до икр кафтанах и рубахах, которые своим покроем и расцветкой вызывали у европейцев ассоциации с Востоком, преобладала сверкающая жизнерадостная палитра, “горячие” краски с золотом и серебром: “кафтан бархатной красной, мех соболий пластинчатой”, “кафтан камчатой василковой, подпушен тафтою желтою, подложен кумачом, с серебреными частыми пуговицами”, “кафтан объяринной жаркой, травки золотные, круживо немецкое з городами, золото с серебром, подпушен тафтою жолтою стучатою, подложен кумачом”.
“Летом, в жару, знатные вельможи на торжественных приемах и выходах парились в собольих шубах, поверх парчовых кафтанов, атласных терликов и в дорогих “горлатных” шапках”, купцы – в “парчовых одеждах и шапках из черно-бурых лисиц”.
Объемные одежды скрывали фигуру, словно бы заключали в замкнутую оболочку носившего их человека, придавая ему важный, степенный вид. Но яркие насыщенные цвета делали эту чопорную одежду пышной и нарядной.
В женском наряде, таком же статичном и солидном и тоже из ярких тканей, была особенность. Г. М. Айрман, побывавший в Москве в 1669 году в составе шведского посольства, пишет, что русские женщины “по своему обычаю, сверх меры богато украшают себя жемчугом и драгоценностями, которые у них постоянно свисают с ушей на золотых колечках; так же и на пальцах носят драгоценные перстни”. В девичьи косы вплетали жемчуг и золото, а “на конец… кисть из золотых или шелковых нитей или переплетенную жемчугом, золотом и серебром…”
Подобный обычай существовал не только у знатных женщин “с достатком”.
Иностранцы отмечали, что “разных драгоценностей у москвитян много – жемчугу, смарагдов, бирюзы, сапфиров… мелкие граненые рубины до того дешевы, что продаются на фунты…”
Говоря об одеяниях, невозможно не упомянуть особую бережливость наших предков. “Всегда, што делают, в ветшаном платье, а как пред государем (хозяином дома. – Р. Б.) и при людех, в чистом повседневном платейце, а в праздники и при добрых людех или с государем или с государынею где быти: ино в лучшем платье” – наставлял “Домострой” – кодекс поведения русского православного христианина. Составленный в XVI веке “Домострой” не утратил своего значения и в следующем. Мода, которая нынче обновляет гардеробы много скорее, чем изнашиваются одежды, тогда оставалась одним из мерил стабильности мира. Известно, что даже в царских домах в завещаниях фигурировали довольно поношенные шубы. Принять в подарок кафтан “с плеча”, или попросту из гардероба господина, было весьма почетно.
Не забыл “Домострой” и о таких деталях, как “всякое платье кроити и остатки и обрезки беречи”, они “ко всему пригождаются в домовитом деле”.
Детскую одежду следовало кроить, загибая “вершка по два и по три на подоле и по краям, и по швам, и по рукавам” – на вырост.
Замкнутость и красочность – характерные особенности русского двора той поры. Дворы зажиточных людей обнесены глухими заборами, за которыми скрывались от любопытных глаз жилые хоромы (с улицы виднелись только их верхи) и множество хозяйственных строений. Двор делился на передний и задний. В хозяйстве были сады, огороды и даже рыбные пруды.
Живописные виды, открывающаяся перспектива далей и водной глади не привлекали внимания средневекового русского человека – это появится столетие спустя. А пока, не обособившись еще от природы, он и не противопоставляет ей свой вкус и волю, не эстетизирует ее, услаждая свои чувства. Пруды возникают, когда запруживают реки, строя мельницы, в прудах разводят рыбу. Ее в те времена было множество, она ценилась, так что сооружали и специальные рыбные пруды.
И все же шаг навстречу эстетическому восприятию природы сделан уже в XVII столетии.
В 1668 году голландский путешественник Й. Й. Стрюйс напишет: “Недавно вошли в моду цветы. Прежде смотрели на них как на пустяки и говорили о разведении их, как о смешной забаве, но с некоторых пор нет дворянина, у кого бы не росла большая часть цветов, свойственных климату Европы”.
Двор и хоромы сооружали, как правило, просто, без затей. Так было практичнее: постоянные пожары, разгулявшись, “пожирали” все на своем пути. В то время их даже не тушили. Сбегавшиеся по тревожному набату люди спешили уберечь от огня стоявшие рядом постройки и с невероятной скоростью разбирали их по бревнам. Но и ставили новые дома с отменной скоростью. Похоже, ни один иностранный гость столицы не обошел вниманием умение русских мгновенно заново обстраивать погорелые места. Почти все они сообщают о московских “лесных рынках”, на которых дома или отдельные их части можно было приобрести готовыми. Нынешняя Лесная улица у Белорусского вокзала как раз напоминает о подобном рынке.
По традиции хоромы ставили посреди переднего двора.
Когда стали появляться каменные жилые палаты, их уже нередко выдвигали к улице. В богатых хоромах (правда, далеко не во всех) верх делали нарядным – в виде, например, “куба” или “бочки”. Но чаще всего дома завершали практичные крутые скатные кровли: они были не дороги, по ним хорошо стекал дождь, меньше задерживался снег, а пространство под крышей служило для хозяйственных нужд. Но совершенно обязательно должны были быть украшены главные вехи на пути к дому – передние ворота и переднее крыльцо.
Вступив в хоромы, посетитель оказывался в передних сенях; если он приходил с визитом,
Москва. XVII век. Палаты боярина В. В. Голицына в Охотном ряду, где теперь гостиница “Москва” (рисунок Д. Сухова).
Парсуна (портрет) царя Федора Иоанновича. XVII век.
Парсуна М. В. Скопина-Шуйского. XVII век.
Миниатюра XVII века изображает боярский пир.
А так мылись в бане, построенной в хоромах.
Боярыня в тереме с детьми и гусляром. XVII век.
Фрагмент фрески (1694-1695 годы) в церкви Иоанна Предтечи в Толчкове.
Музыканты – гравюра из “Букваря”. XVII век.
Нищие крестьяне у ворот монастыря. Миниатюра XVII века.
Уборка сена. Миниатюра из книги “Лекарство душевное”. 1670 год.
Боярин в жалованной шубе. XVI век.
Русский купец и купец из заморских стран.
Стрелец с бердашом и ручной пищалью. 1674 год.
Один из примеров узорной вышивки золотыми и серебряными нитями. XVII век.
Резные деревянные прялки.
Решетка Теремного дворца Московского Кремля. XVII век.
Деревянные хозяйственные постройки: баня, амбар, колодезь с журавлем.
Ендова боярина Василия Стрешнева. 1644 год.
‹
›
Открыть в полном размере
то следовал в переднюю (приемную), куда к нему выходил хозяин. В глубины же дома путь посторонним был заказан. И вовсе никому не доступной оставалась “женская половина”, расположенная в недрах хором. В небогатых домах, конечно же, все было проще.
Русские всегда отличались гостеприимством. Никакой праздник не мог обойтись без обильного стола.
Для трапез, на которые прибывали многочисленные гости, в XVII веке (как, впрочем, и прежде) сооружали специальную хоромину, в которую можно было попасть из тех же передних сеней, не заходя в жилую часть. В обычные дни еда полагалась “с воздержанием”, “в подобно время”, освященная молитвой. Зато праздничные обеды затягивались на несколько часов, а подаваемые блюда исчислялись десятками. При этом “кушанья ставят на стол не все вместе, а сперва едят одно, потом другое, третье, до последнего; между тем принесенные блюда держат в руках”.
За царским столом могли быть и сотни перемен. Царский торжественный обед отличался степенностью и дворцовым церемониалом: царь “рассылал” гостям хлеб, кубки и угощения. В других же случаях:
.. как будет пир на веселие, и
все на пиру гости пьяны, веселы,
и седя все похваляются…
(“Повесть о горе-злосчастии”).
Праздники, видимо, заканчивались шумно и буйно – недаром все тот же “Домострой” осуждает не только “объядение” и “пиянство”, но и “песни бесовские, плясание, скакание, гудение, бубны, трубы.
..”. Впрочем, этот вид развлечений подразумевал, надо думать, в первую очередь скоморошеские “игрища”.
Боярин или богатый дворянин могли только наблюдать такое веселье. Процитируем очевидца: “Никакой музыки (инструментальной, как на Западе. – Р. Б.)… не бывает; над танцующими смеются, считая неприличным плясать уважаемому человеку. Зато есть у них так называемые шуты, которые тешат их русскими плясками, кривляясь, как скоморохи на канате, и с песнями, большею частию весьма бесстыдными”. Порою звучат гусли. Но бывало и так: хорошо одетые дворовые женщины, стоя у дверей, забавляют гостей шутками, сказками с прибаутками.
Западный современник у себя дома уже во всю наслаждался плодами барочной культуры, удовлетворявшей эмоциональные запросы человека. Тем необычнее иностранцу представлялись и небольшие русские помещения, и маленькие, как правило, “лежачие” окна, и неподвижные лавки по стенам, на которых нередко и спали. Столь же неожиданным казалось почти полное отсутствие мебели: стол, переносные лавки да поставец для посуды.
Производила впечатление большая печь, без которой невозможно обойтись в холодные русские зимы. В знатных домах печи отделывались изразцами. Порою печь в любые морозы – это еще и общее для всей семьи спальное место.
Убранство русских хором тоже представлялось чужеземцу каким-то особенным. В зажиточных домах полы, стены, двери, лавки, подоконники – все обито или покрыто сукнами и камками, в знатных домах много ковров.
Для пола, стен, дверей, лавок чаще всего использовали красный цвет – любимый на Руси цвет жизни, Солнца, огня. Оттенков красного было множество. После красного наиболее любимый – зеленый, потом уже всякие другие. Это подтверждают сохранившиеся описи имущества зажиточных людей, где значатся парчи, сукна, камки, а цвета: красные, алые, лазоревые, жаркие (оранжевые), васильковые, зеленые… “По камкам травы золотные”. Тканевые завесы, подвешенные на кольцах, служили условными перегородками или же прикрывали окна и редкие по тому времени зеркала. Их украшали нарядными каймами и опушками из золота, серебра, кружев.
Тканевая фактура “смягчала” формы, а их яркие цвета делали комнаты нарядными и жизнерадостными. Конечно, такое убранство можно было встретить лишь в состоятельных домах.
Сверкающее красками убранство жилища и насыщенный цвет костюма – проявление ярко выраженного эмоционального и жизнерадостного восприятия мира. И не есть ли это свидетельство того, что дохристианское прошлое еще мощно дает о себе знать? Ведь христианская вера требовала сосредоточенности и сдержанности во всем. Не исключено, что корни русского богатого интерьера со множеством тканей и ковров надо искать в Золотой Орде.
А вот маскирующий фигуру костюм или замкнутый двор с недоступными для посторонних хоромами – следствие христианской картины мира. Это раньше, в дохристианские времена, человек мыслил себя в единстве с природой, а потому от нее не отгораживался, наоборот, остро осознавал свою неразрывную с ней связь. Теперь же он должен был сторониться греховной земной жизни, оберегать душу от соблазнов дьявола.
(Хотя и здесь все не так однозначно: не исключено, что и в данном случае сказывались вынужденные долгие контакты с Золотой Ордой.)
Христианскому миру свойственны каноничность, углубленность в себя и устремленность к Богу. Материализованным “полюсом” этой направленности всегда остается икона – своего рода окно в Горний мир. Через нее обращались к Богу, взывали к небесным силам о помощи и поддержке. Сквозь иконописные образы Христа, Богоматери, святых с их взглядами “из вечности” пролегала невидимая нить, связующая земной и вечный миры. Кстати сказать, иконы в своей композиции тоже строго следовали издавна сложившемуся канону. По “Домострою”, иконы надлежало “ставити на стенах, устроив благолепно место со всяким украшением и со светильники”.
Так оно и было. “Избы украшаются двумя или тремя неискусно (но это на взгляд чужака. – Р. Б.) нарисованными иконами, на коих изображены святые и пред которыми русские молятся, в особенности пред образом святого Николая, на коего полагают все свои надежды.
..” Икона была непременной составляющей всех главных помещений хором. Общеизвестно, что, входя в дом, русский человек поначалу осенял себя крестным знамением и лишь затем здоровался с присутствующими. Столь важная роль иконы свидетельствует, сколь существенным для русского сознания был эмоционально-образный диалог с миром духовным.
В богатых русских хоромах обязательно была баня, устроенная здесь же, в хоромах.
У хозяев победнее баню ставили отдельно во дворе. Мылись часто, подолгу, с душистым паром, веником, “с отдохновением”. Если была возможность, бани располагали ближе к реке, и тогда, разгоряченные, “остужались” в проруби. Русская баня – это много более, чем просто мытье. Это особый ритуал и отдых, и лечение, и удовольствие, словом, часть образа жизни.
Все прочие дворовые строения – людские избы и многочисленные хозяйственные (поварни, хлебни, житницы, сушила, погреба, ледники, амбары, сенницы, конюшни, помещения для скота и птицы) распределялись по переднему и заднему дворам.
Они составляли одну из оболочек замкнутого средневекового двора. В их облике и размещении руководствовались в первую очередь практическими соображениями. Практичность и смекалка проступали во всем. Например, вещи во время пожара немедленно прятали в погреба. Большое впечатление на приезжавших производили русские ледники, позволявшие долго сохранять запасы портившихся продуктов.
Но даже то, что должно было быть в основном лишь удобным и прочным, русские умели увидеть в особом свете, наполнить особой поэзией. Вот, к примеру, описание проветривания погребов.
А меда сладкие, водочки стоялые
Подвешены в бочки сороковки,
В погреба глубокие, на цепи на серебряны.
Туда подведены ветры буйные:
Как повеют ветры буйные,
Пойдут воздухи по погребам,
Так загогочут бочки будто лебеди.
Будто лебеди на тихих на заводях;
Так век не затхнутся напиточки сладки.
Чару пьешь, другую пить душа горит,
Другую пьешь, третья с ума нейдет.
..
Как образно и красочно запечатлены в стихах устройство погреба и его содержимое!
•
Итак, мы познакомились с тем, как выглядели русские люди в допетровскую эпоху, мы увидели среду, в которой они жили, их отношение к ней, узнали некоторые особенности их быта. Тема следующей статьи – заглянуть в душу наших предков.
Читать онлайн «Правда о допетровской Руси», Андрей Буровский – Литрес
© А.М. Буровский, 2018
© ООО «Издательство Родина», 2018
Введение
Главное не то, что делает из человека природа, а то, что он сам делает из себя.
И. Кант
Один из важнейших исторических мифов и Российской империи, и СССР – миф о «допетровской Руси». Якобы до «пришествия Петра» наша земля прозябала в кромешном мраке, дикости и невежестве.
Московия до Петра официально описывалась исключительно в черных красках, как общество самое дикое и примитивное, какое только может быть на свете, рассадник совершеннейшего мракобесия и звериной жестокости.
Управляли этой несчастной страной болезненно жирные, звероподобные бояре в шубах, тупые нечистоплотные дьяки. Их подданными были еще более тупые, замордованные мужики, рвавшие шапки долой при виде боярина и дьяка. В этой страшной стране не было ни нормального управления, ни современной для того времени армии, ни светской литературы, ни даже зеркал.
«Пришествие» Петра полагалось считать важнейшей вехой русской истории. До Петра все было плохо. После Петра все стало хорошо.
Примерно как в перефразированном стихе Ломоносова:
Россия тьмой была покрыта много лет.
Бог рек: да будет Петр – и бысть в России свет.
Даже критикуя грязь и кровь петровских горе-«реформ», историки мало сомневаются в главном – что допетровская Русь была царством дикости и безобразия. Что ломать ее было совершенно необходимо. Ну что поделать, если для блага самих же русских людей было «необходимо» зверски истреблять «противников реформ», грабить церкви, разорять и доводить до полного отчаяния, до бегства из России миллионов людей.
Серьезные историки не идеализируют русского XVIII века, особенно его первой половины. Не идеализируют и самого Петра: грубого, невежественного, патологически жестокого, вечно пьяного. Но получается так, что «допетровская Русь» оказывается еще хуже государства, которое сложилось к 1725 году, страшнее вымирания целых уездов, безумнее Всепьянейшего собора. Ведь если до Петра было на Руси хоть что-то здоровое и ценное, то и учиненный им погром лишается смысла и оправдания.
До сих пор у нас отношение к допетровской Руси строится простое – эмоционально-негативное. Без обсуждения, без серьезного изучения этой самой «допетровской». Есть набор стереотипов – и пусть они остаются навсегда. Иначе слишком многое в истории приходится пересмотреть.
К тому же в России сложилась устойчивая традиция: любят у нас «разоблачать». Было плохо? Нет! – доказывает очередной публицист или историк. Было еще хуже, чем мы думали!
В этом смысле моя книга – это своего рода «книга наоборот».
Я «разоблачаю» не русский XVII век, а как раз его «разоблачение». Потому что стоит посмотреть на Московию XVII столетия «незамыленным» взглядом, и мы увидим вполне европейское, совершенно не «отсталое» общество. Не будем даже говорить о задворках Европы: о Корсике или об Ирландии. Очевидно, что Московия XVII века богаче их, цивилизованнее, культурнее. Но вот явный лидер «прогресса» – Великобритания. Сколько людей выбирало в парламент? 2 % британского населения. А на Московской Руси царей выбирают 5–6 % всех жителей. Сколько статей Уголовного кодекса Британии предусматривают смертную казнь? 238. А Московии? «Всего» 60 статей. Московия даже на фоне Британии выглядит так, что возникает вопрос: а кто тут, собственно, цивилизованный?
В обществе допетровской Руси число лично свободных людей огромно, а книжное учение, Просвещение, весь XVII век становятся все более престижными. Это общество, в котором частная инициатива, образованность и ум все более и более поощряются. В Московии есть и торговый капитал, который, хоть убейте, принципиально ничем не отличается от голландского и шведского… Есть и капиталистическое производство, тоже неотличимое от германского или скандинавского.
Дворяне и горожане Московии не стремятся ограничить власть царя и ввести конституцию. Но не потому, что примитивны. Власть царя на Московии и так ограничена Боярской думой и Земскими соборами не меньше, чем власть британского короля – палатой лордов и палатой общин.
Ведь и уже после Петра, в XVIII веке, верные слуги государевы «вдруг оказываются» преданы очень европейским по духу идеям. Если верить распространенным сказкам о России, то декабристы стали первым поколением революционеров: ведь это «третье непоротое поколение дворян», которое во время походов 1813–1815 годов побывало в Европе – и заразилось ее духом.
Но почти за сто лет до декабристов, в 1730 году, русские дворяне хотят ограничить власть царицы Анны Иоанновны! «Нахвататься» таких идей из Европы они не могли, никаких походов в Европу еще нет, и действуют они, явно исходя из собственных национальных представлений.
А что удивляться? Петру приписывают создание современных армии и флота: до него якобы и флота не было, и армия была – нерегулярное, почти не обученное дворянское ополчение.
Но русские флоты бороздили моря за много лет даже не до воцарения, а до рождения Петра. Армейские уставы, генеральские чины и регулярная армия создавались сразу после Смутного времени, едва воцарились Романовы в 1613 году.
Разумеется, были у нас до Петра и пресловутые зеркала, и светские живописцы, и театры.
Да, русские XVII века носили косоворотки, лапти и шапки, в том числе и боярская аристократия. Дочери и жены бояр, князей и царей – сарафаны поверх посконных рубах… Но чем россияне по существу, а не по форме отличаются от остальных европейцев?! Ведь норвежцы тоже выглядят и ведут себя совсем не так, как итальянцы. Французы и поляки далеко не всегда так уж хорошо понимают англичан, да и одеваются заметно иначе.
Какой же она была, допетровская Русь? В какой степени тупой и кондовой? В какой степени передовой и «прогрессивной»? Может, нам пора не считать допетровскую Русь царством убожества и дикости? В общем, пора изучить ее получше, рассмотреть повнимательнее.
Я приглашаю читателя в эту Русь. Посмотрим, какой она была, из какой страны мы вышли. Какое общество породило Российскую империю, а тем самым – и нас с вами!
Часть I
Страна, в которой правили Романовы
Наши предки чем древнее,
Тем больше съели батогов…
А.С. Пушкин
Глава 1. Московия в «бунташный век»
Люблю тот край, где зимы долги,
Но где весна так молода,
Где вниз по матушке по Волге
Идут бурлацкие суда.
Граф А.К. Толстой
Московское царство Русского государства
Начать наше повествование придется с того, что Петр никогда не царствовал ни в России, ни в Российской империи и при всем желании не мог реформировать государственный и общественный строй и той, и другой. Россия – огромная страна, в конце XVII века простершаяся от Карпат до бассейна Амура, от Соловецких островов до Дикого Поля.
Формально Московское государство занимает большую часть этой колоссальной территории, но только формально, потому что 3/4 ее площади занимают земли Севера и Сибири, практически не населены и служат в основном для выкачивания минеральных и пушных богатств.
Если же взять территории, на которых постоянно живут и занимаются земледелием русские люди, то есть историческую Россию, то всего лишь половину России занимала Московия.
В 1613 году Михаила Романова возвели на престол «Московского царства Русского государства». Все понимали, что Московское царство – только часть Руси. Московия Романовых возникла в 1613 году. Она политически очень отличается от Московии Рюриковичей, которая прервалась еще в конце XVI века, после смерти последнего царя Рюриковича, сына Ивана Грозного, Федора Ивановича.
Петр пришел к власти в Московии, будучи четвертым царем из династии Романовых. Большую часть даже прочно заселенной русскими части Московии составляли земли, недавно присоединенные, еще малообжитые и отдаленные от центра страны: Заволжье и Приуралье, Астрахань и Башкирия.
Это страна с суровым климатом, бедными почвами и потому редким населением. Даже «исконные русские» земли в междуречье Волги и Оки гораздо более холодные и менее населенные, чем земли Западной Руси – современных Белоруссии и Украины.
То, что мы сегодня привыкли считать неотъемлемой частью Руси, – теплые степные районы Южной России – в то время вовсе не являлось Русью. Русь очень хотела бы эти земли заселить: они теплые, урожайные, очень привлекательные для коренных земледельцев. Но вся степная зона Европы, от Кавказа до венгерской Пушты и от побережья Черного моря до пояса широколиственных лесов, – спорная зона. Мусульманский мир и не в силах, и не особенно хочет осваивать эти богатейшие земли, но он в состоянии поддерживать бесчисленные кочевые племена во вражде к христианскому миру, особенно к Руси, к Речи Посполитой и к Австрийской империи.
Расширяясь, Османская империя завоевала весь Балканский полуостров – земли греков, фракийцев-албанцев, славян. Пыталась захватить и земли венгров, воевать с Восточной империей – Osterreich – Австрией, владениями Габсбургов, с Речью Посполитой.
Крымское ханство стало вассалом Турецкой империи, Казанское ханство и Ногайская орда приняли ислам, и вся окраина христианского мира превратилась в поле охоты на рабов.
Жить даже в сильных городах типа того же Белгорода было опасно: никто ведь не знает, когда и какому хану понадобится устроить особенно большой набег. В ходе крупного набега татары брали и сжигали не только деревни и отдельные заимки, но и крепости и города. Случалось, не удавалось отсидеться и в Белгороде. А уж переселиться в степь, распахать там клин земли (чернозем – полтора аршина, урожай – сам-12) означало играть со смертью.
В результате вся степная зона – это не Московия и вообще не Русь. Самые южные форпосты Руси – это Воронеж, город-крепость на реке, северный берег которой покрыт дубравами, а южный – степной. Это Белгород, ставший в 1596 году центром Белгородской черты – системы укреплений, поставленной против крымских татар. Это Тамбов, построенный как крепость в 1635 году. За ними лежат практически ненаселенные, пустые земли.
А вот современные Украина и Белоруссия – это Русь! Об этом я писал в своей другой книге, «Русская Атлантида», и не буду рассказывать подробно, но тогда только начали формироваться нынешние народы – украинцы и белорусы. Жители Западной Руси называли себя русинами, русскими, и православные братства во Львове, Гродно и Вильно становились добровольной агентурой православной же Московии.
Московия, в которой развернулись описанные в этой книге события, – это часть исторической Руси. Но чтобы правильно понимать эти события, надо всегда помнить, как отличалась география XVII века от современной.
Пространства огромной страны
Московия XVII века объективно гораздо меньше страны, которую мы сегодня привыкли называть Россией. Даже Орел, Серпухов и Новгород, сердце страны, – это ее дальняя периферия, а не «самый центр», как сегодня.
Но субъективно эта страна больше, чем сегодня! Россия, конечно, не стала меньше за 300–400 лет… Но там, где сегодня проложены железные и шоссейные дороги, в XVII веке тянулись разбитые проселки – примерно такие же, как в наше время тянутся по всем сельским районам, соединяют деревеньки или теряются в полях.
Все это – дороги без покрытия, и все они зависят от погоды так же точно, как в наши дни – такой проселок.
Мы сегодня едем из Москвы в Калугу четыре часа на электричке. А в XVIII веке ехали четыре дня на лошадях, и ехали медленно, потому что дорога мало напоминала автостраду.
Римляне строили дороги, отсыпанные гравием, выложенные булыжником. Строили так хорошо, что их дороги пережили разруху Средневековья и их использовали еще в XV, XVI или том же XVII веках. Чинили, покрывали асфальтом, а главное – с XV века в Европе начали строить новые дороги с покрытием, уже не имевшие никакого отношения к римским.
Впрочем, таких дорог и в Европе в XVII веке очень, очень мало: дай бог, одна миля на сотню. Остальные дороги во всей Европе ничем не отличаются от российских и полностью зависят от погоды. В сухое время проехать от Парижа до Марселя можно за две недели, а вот между сезонами тот же путь проделать можно было разве что за два месяца. В теплой Франции, испытывающей сильнейшее воздействие океана, «демисезон», «между сезонами», имеет множество значений.
Это и погода, и тип одежды («демисезонное пальто»), и образ жизни в периоды, когда и не холодно, и не особенно тепло. В недавнем историческом прошлом это были еще и периоды, когда лучше не трогаться с места.
Так что в Европе дороги еще хуже, чем в Московии, уже потому, что во Франции, даже в Германии нет зимников. Накатанный снег надежнее земли, несколько месяцев в году по Московии неплохо ездить в санях. Чем севернее, тем дольше удается это делать.
Но Францию спасают ее размеры – все-таки в сравнении с Московией это небольшая страна. А по Московии так и ездят – два месяца из Москвы до южных пределов государства. Два месяца – до северных пределов… Вернее, даже не до пределов, а до тех мест, где вообще исчезают хоть какие-то дороги. Скажем, от Пустозерска уже проехать никуда нельзя – ни на восток, ни на запад, ни на север: туда нет дорог – вообще никаких, совершенно.
Есть вьючные тропы, по которым можно идти и вести лошадь в поводу; или ехать верхом, прикрепив к седлу верховой лошади привязь идущей сзади вьючной.
А на восток от Урала открывается вообще ледяная беспредельность – до Томска, Омска едут год. Год! До Иркутска из Москвы едут два года – трясутся в телеге, вышагивают рядом с возком, пережидают разливы рек, сильные морозы и дожди. Воевода, назначенный в Якутск в 1630 году, добирался от Москвы до Якутска три года и приехал на место назначения только в 1633 году.
Здесь, впрочем, вопрос не только о пространстве, но и о времени – не только о пространствах страны, но о том темпе, в котором она живет. Никто никуда не торопится, не спешит… Зачем спешить, если и так все ясно – и потом, в будущем, будет только то, что есть сейчас, а сейчас есть только то, что уже было. Люди будут другие, но как повторяется годовой цикл, так повторятся и стадии их жизни – детство, отрочество, юношество, зрелость, старость… И так же неизменно повторятся условия их жизни, такие же, как при Иване Грозном, как при Александре Невском, как при Ярославе Мудром…
Если нет личности, которая хочет успеть реализовать себя, за короткие десятилетия прокричать миру уникальное и сокровенное – куда и для чего спешить?
Громадностью страны в Московии пока не научились гордиться – слишком мало знают о других странах, нет материала для сравнения.
К тому же громадность страны дает ей очень мало преимуществ перед другими, а вот минусов – очень много. По колоссальным пространствам раскидано редкое население. Людей мало, исключительно мало! Мы привыкли считать Россию более населенной страной, чем любую из стран Европы, но тогда все было наоборот. Примерно 14 миллионов людей живет в Московии к первой в ее истории переписи – в 1683 году. Во Франции тогда же живет порядка 20 миллионов, в Италии – 15 миллионов, в Германии – все 25, а в Речи Посполитой – порядка 16 миллионов.
Все эти люди очень мало контактируют друг с другом. В более населенных странах – на Западе ли, на Востоке ли – любые сведения о чем-то новом: об открытиях, происшествиях, изобретениях и придворных интригах – передаются быстро: их есть кому передавать. Слух пройдет по Франции, по Китаю, ослабевая и останавливаясь только там, где людей меньше, где просто нет того, кому можно рассказать новость, – в горах Цибайшань, на вершинах гор Корсики.
Россиянин привыкает к тому, что я рискнул бы назвать «информационным одиночеством».
Слишком многое надо сохранить независимо от других людей… Значит, надо быть особенно консервативным! Приходится жить самому по себе, храня любые сведения о мире и старательно отбирая, что запоминать, а что нет.
Кроме того, если в одной части страны недород, нет никакой возможности перекинуть голодающим хлеб. Если голод велик, если недород несколько лет – голодающие разбегаются из несчастливого района в более благоприятные, так у них больше надежды спастись. Но хлеб везти трудно, часто почти невозможно. Страна торгует, обменивается плодами ремесел и земледелия, но большую часть продуктов потребляют там, где произвели: слишком трудно перевезти что-то тяжелое – тот же хлеб.
Страна делилась на уезды, а уезды – на волости. Уезды были очень разные по размеру и населению – как исторически сложились. Большие, как Суздальский, населяли десятки тысяч людей; вокруг Москвы лепились маленькие (Коломенский, Серпуховской, Рязанский), населенные тысячами людей.
Волости-губы после Губной реформы 1555 года обрели некоторые демократические права самоуправления.
И раньше сыск и суд по уголовным делам в губе передавался «выборным головам», то есть губным старостам из числа дворянства или детей боярских. В помощь им из «лучших» крестьян выбирались «губные целовальники». Это забавное слово «целовальник» подразумевает того, кто «целовал крест», давая клятву выполнять какую-то работу или следовать назначенным правилам. Целовальник, даже если он не давал «целовальной записи», – это лицо, давшее клятву в присутствии священника, «на том крест целовав».
А после Губной реформы в ведении губных учреждений были почти все уголовные дела, составление кабальных книг, надзор за общественным порядком, почти все полицейские функции.
Правда, в середине XVII века, когда во все крупные города стали ставить городских воевод, губное самоуправление, да и сами волости утратили свое значение. Ведь воеводы сосредоточивали в своих руках всю полноту власти на местах, у них был свой аппарат и свои воинские отряды для поддержания того, что воеводы считали порядком.
В XVII веке воеводы с их отрядами были на местах самой существенной, самой реальной силой, а губные старосты – только лишь их помощниками.
И еще одно следствие громадной территории страны: ее экономическое и социальное развитие происходит очень уж неодинаково. В центре страны, где города не так редки, вдоль главнейших дорог, соединяющих культурные центры, по берегам рек, которые тоже играют роль транспортных артерий, жизнь людей, их занятия, их образ жизни – словом, решительно все – современнее, интереснее, умнее, цивилизованнее. В отдалении от центров и вдали от основных дорог, в глуши лесов как бы застывает предшествующая эпоха. Заволжские леса отстают от Москвы и Твери на десятилетия, если не на века. В Новгороде и Владимире спорят о просвещении – в лесах и степях Сибири царит совершенно другая эпоха, давно минувшая в центрах страны.
В этих условиях Москва, столица, начинает играть совершенно исключительную роль, и абсолютно закономерно. Стране нужен центр, в котором будут приниматься значимые решения, важные для всей страны.
Приниматься оперативно: ведь если нападет враг, нет времени собирать ни парламент, ни Земский собор, вести обсуждения, прения и дебаты. Получается так, что Московии необходим единый центр, в котором будут приниматься решения за всю страну.
Есть много резона в старом высказывании Ивана Ильина о том, что лучший способ превратить Россию в демократию – это превратить ее из огромной континентальной страны в маленький океанический остров наподобие британского. Реалии такой страны, как Московия, делают ее политическую традицию поневоле автократичной, жесткой, выдвигая на передний план не коллективные решения, а решения группы высших чиновников и аристократов.
Люди и их занятия
Уже в XIII–XIV веках в Волго-Окском междуречье распаханы ополья – неизвестно почему, какими силами природы сохраненные участки лугов посреди леса. Всю остальную землю Московии надо сначала освободить от леса, а уже потом распахивать.
До XV века господствовало подсечно-огневое земледелие.
Сельский хозяин искал особенно урожайное, исключительно выгодное место и там подсекал все деревья. Лес высыхал, и в одну из весен его поджигали, чтобы зола удобрила серую лесную почву. Иногда лес валили, подрубая стволы высоко, примерно на уровне груди. Но и в этом случае тратить времени на корчевку никто не хотел: так его и пахали, этот участок, объезжая сохой черные остовы деревьев.
Первые два-три года урожайность на таком участке была сам-13 и даже сам-50 – то есть собирали в тридцать раз, в пятьдесят раз больше, чем посеяли. Потом участок истощался, и его забрасывали; задача сельского хозяина за эти два-три года была в том, чтобы найти и подготовить следующий участок…
В тогдашней Московии нет черноземов, нет роскошной кипени садов, как на богатой Украине. Подзолистые почвы – само слово говорит что-то, не правда ли? Почвы, похожие на золу: бесструктурные, нищие, мышиного серого цвета. Словно зола на ладони. Когда берешь в руку щепоть воронежского или полтавского чернозема, потом приходится мыть руку, а тут подзолы, как зола или песок, просыпались между пальцами, совершенно не испачкав их гумусом.
Нет органики в этой почве.
Население росло, приходилось возвращаться на уже использованные участки, а еще позже – жить полностью оседло, используя все время одну и ту же землю. Земли надо было много, и деревни приходилось разбрасывать далеко друг от друга. Деревни маленькие, окруженные лесом и живущие не только земледелием, но и сбором ягод и грибов, рыбной ловлей и охотой. Лес в Московии и в XVI и в XVII веках оставался важным полем деятельности, постоянным местом пребывания. В лес шли влюбленные, в лес «уносили скуку», в лес бежали те, кто не сумел жить в мире с остальными.
А бедная земля нуждалась в постоянном удобрении, и даже скот разводили не только и не столько для молока, сметаны и масла, сколько для удобрения – навоза. Навозная система земледелия позволила перейти от подсечно-огневого метода к двухполью или трехполью.
При двухполье одну половину земли засевали, а вторую оставляли отдыхать, перепахивая с навозом. При трехполье треть земли отдыхала, вторую треть засевали яровым хлебом, а последнюю треть – озимыми.
Урожайность в Московии редко превышала сам-5, а чаще всего была сам-3. Орудия труда – примитивнейшие! Деревянная соха – это, по существу, просто выгнутый кусок дерева, и только. Борона – длинная палка, в которой накручены дырки, а из дырок торчат прутики. Никакого полива, никакой защиты урожая. Работа на рывок, отсеялись… и положились на Господню волю. Взойдет – так взойдет. Вызреет – так вызреет. Как будет, так пускай и будет.
Но работа даже такими орудиями, в полной зависимости от погоды, давала хоть какой-то результат: ведь земли было очень много. Плохой, малоурожайной, но «зато» распахать можно было почти столько, сколько физически мог хозяин. 10–20 гектаров – это огромное хозяйство для Франции, Германии, даже для Польши. И это очень немного для Московии, где пространства необъятны и земля не принадлежит никому. В Московии распахивали и по 20, и по 30 десятин, получая с них меньше хлеба, чем во Франции с 10.
В конце XVII века примерно 12 или 14 миллионов человек жили в Московии.
Более 90 % из них – сельские жители, крестьяне.
Россия взаимодействует с миром — NYPL
|
| ||||||||||||||||||||||||||||
Как только Петр принял единоличную власть, ораторы и писатели
охарактеризовал Россию как просвещенную, современную и прогрессивную, как
пережил своего рода воскресение.Проект MUSE – Московия и ее мифологии: допетровская история в прошлом десятилетии
остановился на XVII веке.
Праздник Великой Октябрьской социалистической революции 7 ноября был заменен Днем народного единства 4 ноября, отмечающим дату изгнания польской армии из Москвы в 1612 году. «Владимир Путин и его кураторы, — пишет современный российский историк Элизабет Вуд, — пошли на поразительные усилия, чтобы упорядочить символику прямо со страниц истории». 1 Почему 17 век? Самое главное, Путин и его окружение пытались представить себя лидерами, которые положили конец современному российскому «смутному времени». Россия, вышедшая из политического хаоса тогда и сейчас, представляется удобной в своем централизованном авторитарном правительстве и гордящейся своей русскостью. Вера Шевзова, тоже историк современной России, не видит совпадения в сроках нового праздника, который совпадает не только с победой России над иноземцами в Смутное время, но и с празднованием Казанской иконы Божией Матери — культ, получивший известность в 17 веке. 2 Увлечение досовременной Россией выходит за рамки пропаганды нынешнего российского правительства.
Многие из новых церквей, построенных за последнее десятилетие, имеют архитектурные черты, заимствованные из московских моделей. На плакатах [End Page 773] изобилует надпись псевдо-XVII века. (Настоящая надпись XVII века для современного россиянина практически неразборчива.)
Щелкните для увеличения
В полном разрешении
Часовня иконы Божией Матери «Врачевательница скорбей», построена 1997, Медведково, Северная Москва. Фото Макса Лемберского
Таким образом, XVII век стал новым «полезным прошлым» России. Современный официальный взгляд опирается на мифологизацию прошлого, построенную историками позднеимперского периода. Как и их коллеги-литераторы, они писали свои рассказы о прошлом как политическую аллегорию. Они желали величия России и поэтому превозносили романовскую реставрацию. Тем не менее, стремясь к прогрессу, они оплакивали самодержавие, крепостничество и бюрократизацию церкви и государства, непропорционально сосредотачиваясь на проявлениях совещательного правительства (особенно земский собор ) и экономические и культурные связи с Западом.
Сходство с повесткой дня либеральной интеллигенции должно было вызвать больший скептицизм со стороны более поздних ученых. Однако их видение допетровской России продолжало доминировать во всей западной литературе, кроме специальной, и вновь обрело господство в постсоветской России. 3 Произведения советской эпохи, уходящие своими корнями в марксистскую [End Page 774] парадигму «феодализма» с ее упором на социальные конфликты и экономическую эксплуатацию, теперь чахнут в безвестности.
Щелкните для увеличения
Просмотр в полном разрешении
Ресторан «Годунов», Центр Москвы, 2011 г. Фото Макса Лемберского
За этим фасадом популяризированного «полезного прошлого» специалисты переписывают допетровскую историю. Однако этот процесс происходил в значительной степени вне поля зрения более широкого сообщества русистов. Несмотря на то, что в последние 15 лет или около того крупные журналы стали приветствовать работы по «раннеславянской» истории, большая часть инноваций происходила на небольших конференциях и в публикациях, выросших из них.